Интервью с Анатолием Ульяновым 9 892

4

— Толик расскажи, пожалуйста, о том, как ты съездил в Минск.
— Мне нечего добавить к своему тексту 216 по поводу визита в этот славянский Пхеньян. Но можно коснуться постэффекта в лице магистральной читательской реакции. Убежден, мне вновь удалось реализовать ключевое умение выманивания химеры. Об этом свидетельствуют, как минимум, все эти красноречивые комментарии тех белорусов, которые абсолютно искренне верят, что Солнце над Минском взойдет, если каждый заштопает носки или арендует золотую комнату с круасаном по утрам. Вот оно ядро — дивное умение выборочного понимания, заточенное под настойчивое игнорирование сути вещей. Большинство говорит о счастье как следствие наращивания материального пузыря. Но все дело в том, что счастье — это не нефть вместо крови и не дилдо из китайского фарфора. Лишь подвижное сознание и дерзкий дух, подгоняющий себя к самосовершенствованию, ведущему к освобождению, может сделать человека таким, каким он был задуман — автономным. А значит счастливым в горе и радости.

— Не так давно было закрыто цензурой ваше протестное медиа «PROZA». Было ли это самоцелью, собственно к чему вы и стремились? Будите ли вы пытаться его возродить?
— Это не может являться самоцелью уже хотя бы потому, что мне чуждо понимание красоты кастрации или, скажем, убийства своего ребенка. PROZA — это горн моего сердца. Утрата его равносильна утрате голосовых связок. В тот же миг, случившееся лишь доказывает, что мы движемся в правильном направлении. В былом виде PROZA может быть возрождена лишь в качестве архива. Но возрождение боевого Феникса PROZA видится мне скорее обновлением. PROZA должна стать созвездием децентрализированных и неустранимых точек эфира, датабомбой — симбиозом контента, направленным на вирусную интеграцию в серые вещества. Для меня PROZA перестала быть лишь изданием. Я идентифицирую ее как инструмент и партизанское движение с душой в Цифровом Фронтире. Я предлагаю PROZA как семью, члены которой — это люди вопреки.

— Расскажи поподробней о вашем «мутирующем возрождении», и, в частности, о новом электронном издательстве «ЕБУК».
— Будущее PROZA представляется мне мультиэфирным — не единое медиа, но набор из сгустков информации, датабомб, блогов, сетей, журналов и файлов, которые появляются и исчезают в зависимости от обстоятельств и стратегических нужд настоящего момента. Я говорю о трансформации PROZA как централизованной целости в PROZA как кочевое движение мыслепартизан, озабоченное информационным акционизмом и сознаниепреобразующими практиками. Моя жизнь после отчуждения из Украины обозначена перманентным номадизмом, посему и проекты мои должны становиться номадичными. Что касается ЕБУК… идея создать электронное издательство возникла тогда, когда наша команда поняла, что некоторые темы заслуживают более основательной проработки. Поэтому в диалоге о них невозможно обойтись точечными выстрелами — одной статьей, одним видео, одним фотосэтом или интервью. Таким образом, стартовая задумка ЕБУК — производить книги-исследования на острые темы, публиковать то, у чего нет шансов появится в официальной печати, но что заслуживает диалога и анализа. Не исключаю, впрочем, что сфера интересов ЕБУК может быть расширенна, но пока о самом издательстве говорить, в общем-то, рано.

— Поддерживала ли тебя твоя семья, когда случилась все эта неприятная история?
— Несмотря на коренные идеологические разногласия, семья никогда не лишала меня поддержки на пути самопроявления. Совершенно очевидно, что подобные трансгеографические маневры были бы невозможны, если бы не ситуация относительной финансовой обеспеченности, которая существует отчасти благодаря моей семье. Увы, не каждый может позволить себе подобное путешествие, не каждому даны благоприятные обстоятельства для реализации своего потенциала, и, в тот же миг, отторгать имеющиеся у тебя возможности в финансовой сфере лишь из презренного желания казаться хорошим в глазах малоимущего большинства — это, с моей точки зрения, этакое большевистское лицемерие схожее с публичной набожностью, которая суть фальшь. Я никогда не считал ситуацию нищенства более достойной, мне чужда романтизация пролетариата и нравственный квазиантагонизм «хорошие бедные \ плохие богатые». Но в тот же миг, раз уж мне выпала удача иметь некоторую финансовую фору, то я обязательствую перед собой использовать эти возможности для реализации конструктивных целей, вместо прожигания бытия на торжествах материи во храмах Ваала. В этом смысле мне близко изречение мифичного Будды Сакьямуни, которое обнаруживается в произведении Дхаммапада: «Богатства убивают глупого, а не тех, кто ищет другого берега».

— Что о происходящем думают твои друзья?
— Я не знал своих друзей и, лишь в этом смысле, у меня их не было до случившихся преследований. Только возникшая беда позволила взаправду разглядеть столь драгоценные дружественные сердца. Когда ты плаваешь в шоколаде эфемерного успеха, вокруг возникает миллион обожателей заглянуть в твой рот и отложить там медовое яйцо. Но когда случается травля — наступает и момент истины. Ты остаешься в темноте наедине со сворой бросающихся. Все остальные поначалу расступаются, часть отступивших растворяется в своре, и на тебя обрушивается дождь из слюны и камней. Так вот друг — не тот, кто соглашается с тобой, не тот, кто думает как ты, но тот, кто чувствует, когда и до каких пор нужно быть рядом ни смотря ни на что. Я и мои друзья не вместе, но рядом — и мы ценим друг друга не за взгляды, но за умение чувствовать друг друга и взаимообогащаться индивидуальностями.

— Как бы ты описал то место, где сейчас находишься?
— В настоящий момент я нахожусь на Балканах, в безвременном городе, окруженном горами. Это магичная область цыган и вампиров, где проходит граница между цивилизованным Западом и диким Востоком. Именно здесь пролегают земли, к которым Европа питает аполлонический страх варвара у ворот.

— Какие культурные эксперименты важны и актуальны сегодня?
— Сегодня важна колонизация, мифологизация и одухотворение новых технологий. Хай-тек сакрален и спиритичен. Это инструмент преобразования мира и человека, бескрайние новые земли, где возникают новые отношения и города. Техно видится мне форпостом свободы и вдохновляющим мутагеном, способным не только рождать скалящихся драконов, но и пробуждать сосцы вулканов, наполненных озаряющими знаниями. Стратегическую миссию дня сегодняшнего я усматриваю в массовом паломничестве в Электро, но первый шаги — это, бесспорно, борьба за свободное движение информации. Цифровые коллективы, которые освободят информацию, выступят своего рода Прометеями новой эры. Поэтому все ключевые эксперименты и практики сегодня должны всенепременно сопрягаться с пониманием киберпространства как колыбели демиургов футуристического авангарда. Мы можем стать дигитальными колдунами и алхимиками, пиратскими философами и поэтичными инженерами, героическими киборгами и электрическими психонавтами. Мы можем работать над трансформацией наших умов и тел, чтобы выпестовать Святое Завтра, полное поющих духов чистого струящегося кода.

— Что ты знаешь?
— Ничего несомненного.

— Какие ты видишь проблемы современного общества? Твой взгляд на происходящее в мире?
— У общества всегда одна проблема — человек. Поэтому лишь исследования внутренней империи могут дать ключи к пониманию происходящего внутри социального организма. Для меня проблема — это всегда вопрос. Мой звучит следующим образом: может ли человек превозмочь себя? Мы стоим на пороге перелома, схожего по своей сути с тем, который однажды предстал перед амфибиями, пожелавшими оказаться на суше. Чтобы измениться и достичь эволюционной цели, амфибиям пришлось отказаться от монументальных вещей в своей жизни — в частности, заменить плавники конечностями и крыльями. Готово ли человечество совершить аналогичный подвиг — отказаться от иерархических систем подчинения и контроля, церкви, виртуальной экономики, власти архонтов? Убежден, колонизация звезд случиться лишь после череды подобных отказов. Мы все еще «былые» — не постлюди, но люди. И именно поэтому вселенная удерживает нас в резервации одной планеты. Вера в традиционные сундуки и непрестанная симуляция жизни, вместо обновления и, собственно, интенсивного искреннего проживания — это цивилизационный страх и лицемерие — проблемы, требующие скорейшего принятия мер на уровне каждого индивида.

— На чьей ты стороне? Темной или светлой?
— Мне чужд этот христианский дуализм, но, если все-таки подыграть вопросу, могу сказать, что, как и всякий человек, питаюсь каждой из вышеобозначенных энергий. Альтернативная точка зрения, завершающаяся признанием себя как воина лишь одной из сторон — подлое вранье и гнусь человеческая.

— Думаешь ли ты о том, как люди воспринимают тебя?
— В широком смысле меня это не заботит. Но, разумеется, существует малое число близких и глубоких людей, чье мнение мне небезразлично. Это позволяет избегать интеллектуальной энтропии.

— К чему ты стремишься?
— Я живу утопической мечтой о поступках и практиках, которые бы способствовали трансформации сознания, спиритическому и ментальному освобождению, ведущему к постчеловеческому миру разнообразия. Освобождаться и освобождать, совершить глубинную пользу до встречи со смертью в ее традиционном понимании как энтропии материи. Если бы мне удалось хотя бы на наноатом повлиять на ликвидацию ситуации скованных одной цепью, то я бы посчитал, что был не напрасно. Я верю, что мир свободных и думающих возможен. Но времени у каждого слишком мало, поэтому жизнь в состоянии перманентной борьбы с собой и миром вокруг — осознанная необходимость.

— Что тебя вдохновляет?
— Наше постчеловеческое будущее.

— Твое понятие о красоте?
— Для вычленения строгих, пускай и индивидуалистичных понятий, необходимо обозначать критерии и устанавливать конкретные границы. Все это, как мне кажется, неуместно в вопросах красоты. Красота обретает себя очертаемую в глазах смотрящего, а значит — непрестанно присутствует во всем. Что касается меня — я вижу красоту в видениях телескопа Hubble, достижениях хтонического природы (туманные чащи), аполлонического цивилизации (проекты Захи Хадид), а также во всем, что с изломом, что «неправильно», «безнравственно», «уродливо» и «ужасно». Среди прочего, красивыми кажутся мне все движущиеся объекты, если смотреть на них в режиме замедления до 85-90% от начальной скорости.

— Что ты ненавидишь и что ты любишь?
— В частности, обожаю создавать, мечтать и путешествовать, люблю вращать воображением, перемены и разнообразие, зоны, где принято пятиться и бояться, вдумчивого собеседника, эротическую чувственность, смелые фантазии, неожиданные мыслеходы, извращение языка, искренность и бесстыдство, образы будущего, все запрещенное и «плохое», все существующее, но не выговоренное, пассионарность, открытость, вдохновенность. Ненавижу лицемерие, ханжество, глупость, ограниченность, стыд и позерство.

— Самый счастливый, либо яркий момент в твоей жизни?
— Одним из наиболее значительных моментов моей жизни был прием LSD, ставший спиритическим потрясением и ментальным переломом. LSD — невероятно мощное и тонкое медиа, которое скрывает как перспективу психонавтических откровений, так и угрозу деструктивного распада сознания. Это загадочный нестабильный джин. Именно поэтому я настаиваю на том, что с ним не стоит иметь дело из глупого интересничания, торчкового ража и молодежнической моды. Прием LSD должен быть осознанным эволюционным решением. В противном случае, вы рискуете превратиться в элемент всей этой армии торчащих слабаков, которые относятся к психоактивным веществам как сервисным забавам для угождения Я-потребителя. Жалкое блюющее зрелище, дискредитирующее созидательный потенциал т.н. наркотических практик.

Текст: Денис Ковалев
Фотографии: Наталия Машарова