Интервью с Вячеславом Иноземцевым 7 946

0

Известно, что попытка уберечь общество от «зла» посредством табу зачастую дает обратный эффект. Как думаете, история со спектаклем «ДК Данс» не тот самый случай?
Я думаю, запрет сыграл свою роль, на нас больше обратили внимания. Чего этого стесняться! Мы играли в театре эстрады. Спектакли были запланированы наперед, билеты продавались, и все были счастливы. Вдруг мне звонит зам директора и говорит: «Ой, а что вы там устроили? Вы там голые оказывается!» Как будто и не знали. Как билеты продавались — их все устраивало. И начались проблемы: «Мы с вами больше дел не имеем». Ну не имейте! Не буду же я ходить извиняться, если кто-то позвонил и пожаловался. Не понятно кто, наверняка кто-то там из театрального отдела, ведь на носу были выборы, а у тебя не понятно, что творится! Я так понимаю именно в этом дело. Конечно, такое без внимания нам оставить не хотелось. Мы немножечко это раскрутили, бомбу устроили. Не то, чтоб я сторонник этих вещей, но почему бы и нет, в наших тем более условиях?

А как Вы вообще к запретам в искусстве относитесь?
Не знаю… Это действительно очень сложная тема. Наверное, какие-то вещи надо ограничивать. Некоторые говорят, что на наши спектакли нельзя пускать детей. Но у нас нет никаких проблем в общении с детьми. На наши постановки часто приходят родители с детьми. Но, конечно, все ж с уже соображающими, не с «горшечниками». Нормально воспринимают все, т.е. без всяких там комплексов и т.д. Другое дело, что детям не стоит все показывать: какие-то вещи, связанные с излишним насилием, извращенными формами секса. Кончено их это заинтересует, наверняка. Но, мне кажется, стоит от этого поберечь. Да и вообще, это вечная проблема: одни что-то ограничивают, другие к этому стремятся.

Некоторые ведь специально добиваются запрета на свое искусство, чтобы это вызвало больший резонанс.
Да. И у театра тоже с этим проблемы есть. Резонанс для театра очень важен. Потому что если другие виды искусства, как кино, музыка, они могут сказать: «Хрен с вами! Потомки оценят», — то нас потомки уже не оценят. То есть театр только здесь и сейчас. Поэтому, конечно в этом такая, ну почти трагедия. И было много очень талантливых людей, которые просто вот работали, работали и ушли. Жизнь, здоровье не позволяет. А если бы в то время мы могли существовать на каком-то уровне востребованности. Просто жалко, что вот был человек с талантом, и ушел. И кто вот знает, что был такой Сергей Швец? Несостоявшийся гениальный актер…

Вы занимаетесь пластическим театром, в названии вашего театра присутствует «жест». Хотелось бы знать, что это слово значит для Вас?
В первую очередь проявление внутреннего импульса, как и любое движение. Жест, может быть, более узкая форма. То есть он имеет больше знаковую направленность, символическую, ритуальную.

А как он делается в итоге искусством? Ведь мы же все жестикулируем, но это не искусство. Как жест перевоплощается в искусство?
Ну, как и везде. Мы же говорим, но это не литература. Мы слышим шум, но это не музыка. Везде есть свои законы. Как делается скульптура: берется камень и отсекается лишнее. Так и здесь: выделяешь какие-то главные вещи. Так, в свое время мы пришли к тренингу «Танцы Зверей». Много-много всего накопилось, всяких форм, работы. Много всего пробовали: и пантомимы, и клоунады, и соmmedia del’arte, политический театр, буто. Образовалась мешанина. И появилась потребность в классификации. Потому что всегда нужна основа, что бы разложить все по полочкам. Вот тогда и возникла эта система — «Танцы Зверей». Мы в свое время увлекались разными восточными формами движения, в частности ушу. И пытались как-то использовать это для работы. Есть такая вещь в Китае, как традиционная система пяти элементов. В принципе, это во всех древних культурах есть, как бы преднаучная форма познания мира. Весь мир состоит из пяти элементов и их взаимодействия. Философия, кулинария, медицина — эта система проецируется куда угодно. И тело человека — это пять элементов, социум — это пять элементов, дом — это пять элементов. Вода, дерево, огонь, земля, метал. Мы тоже стали искать. Сначала думали базироваться на основе семи нот или семи чакр, семи цветов. А потом, когда начали больше узнавать, пришли к системе «У-син». Там даже не пять элементов, а пять взаимодействий. Ну и получилось так, что это и есть эти «пять полочек», на которые начинаешь раскладывать.

То есть без системы вообще невозможно что-то сделать?
Думаю, всегда нужно на что-то опираться, в любом случае. Как говорят в театре: «Сложней всего делать сцены хаоса». Много раз с такими вещами сталкивались. Организовать хаос, это всегда очень сложно. Китайцы в этом плане говорят мудрую вещь: «Для того, чтобы напрячься — нужно расслабиться; для того, чтобы расслабиться — нужно напрячься».

Когда в ваших спектаклях актеры выходят в зрительский зал, это и есть хаос?
Это одна из форм. Тело свободно бросается в пространство. Конечно же, с одной стороны мы делаем все, чтобы это было максимально свободно по проявлению. Но вы же понимаете, это требует подготовки. Просто бросить человека в зал нельзя, это ведь и для зрителя опасно!

Скажите, стоит ли пытаться осмыслить ваши спектакли? Несут ли они кокой-то определенный глубокий смысл. Или может необходимо проникаться их состоянием, чувствовать и впитывать в себя?
Люди разные, поэтому пусть каждый воспринимает наши спектакли так, как ему ближе. Я думаю, если зритель захочет найти идею, то он ее найдет. А может и не одну, может и очень много! Потому, что на сцене мы не ставим идею. Конечно, мы стараемся реализовать тот самый достаточно сильный импульс, который рождается из столкновения тела и пространства. Ведь что называется хорошей идей? Она должна быть емкой. Я просто чувствую, я даже стараюсь не определять, что это значит. Это как со спектаклем «…После». Мы увидели железный занавес и еще не знали, что именно с ним сделать, но сразу уже почувствовали, что здесь может появиться целая история, взаимодействие: само появление «занавеса», откуда он появился и что после этого происходит. Именно так у нас рождается театр.

Получаете ли Вы еще какое-то удовольствие, когда выступаете перед зрителям, или это уже после более чем 25 летнего стажа превратилось в ремесло?
Старость меняет. Ведь я еще же и режиссер, и вроде как директор. То есть мне нужно заниматься рекламой, продажей билетов — организацией. Поэтому достаточно сложно быть только актером, исполняющим роль. Мне приходится все для себя фиксировать: полный зал или неполный, кто из актеров что сделал, кто что не сделал, свет, фонограммы. Иногда это мешает быть актером. Иногда, конечно, бывает, что все пошло хорошо, и ты можешь расслабиться, растворится и тогда кайф! Есть особый актерский кайф: момент соединения: тема вдруг в себе находит тот самый полный отклик, и ты в ней растворяешься, и тогда происходит актерское счастье. Плачет он при этом, или смеется — это не имеет значения.

У Вас нет постоянного помещения для спектаклей. Но вообще иметь постоянную площадку такому театру, как Ваш, хорошо или не очень? Ведь это может ограничивать, если учесть Ваше стремление работать с пространством.
Ну конечно, ограничивает. Не буду же я все спектакли играть на пожарном занавесе. Всегда есть стремление к чему-то новому. Например, у нас был спектакль «Ёлка У», и его можно было играть только в «Ёлочном зале» ТЮЗа. И другого места для этого спектакля, где можно было бы сыграть его лучше, я не видел. Но уникальный зал в ТЮЗе, как обычно это бывает, практически испортили.

А сейчас Вы будете постоянно играть в ДКЖ? Других спектаклей, кроме «ДК Данс» и «… После» на этой сцене не предвидится?
Да, два спектакля, которые мы можем там играть, есть. Другие пока не можем. А другие… Ведь вот и «Ёлка У» должна играться в ТЮЗе. К тому же у меня уже нет нужных главных исполнительниц, которые бы смогли играть в этом спектакле. А заменить пока неким, поэтому спектакль существует только в замороженном виде.

А куда же пропали исполнительницы главных ролей? Остались в Европе или уши из театра?
Понимаете, есть такие моменты возраста, когда грустно говорить, не стоит писать, но, тем не менее. В какой-то момент начинают ручки, ножки отказывать. Сложно оставаться на одном и том же уровне. Все люди разные, разной степени одаренности, в том числе и телом. Кто-то может что-то делать и до ста лет, как Kazuo Ono допустим, японский танцор. Он просто нашел форму, он уже сидит в инвалидном кресле, ничего почти не видит, но танцует.

Ваши спектакли удивляют зрителей. А Вы часто в жизни удивляетесь?
Наверное, с годами это сложнее происходит. Я думаю, почему человек может удивляться? Если он ведет какую-то разностороннюю активную жизнь, встречает много новых элементов. Но бывает, что попадаешь в какую-то рутинную ситуацию. У нас было такое, и тогда охватывало ощущение, будто я вообще не в Минске живу: дом-метро-студия, студия-метро-дом, дом-метро-студия — и вот так, и все наши. Как будто входишь в такой-то бесконечный коридор. Нужно пытаться выходить из него.

Расскажите о своем отношении к классическому театру. Отрицаете ли Вы то, что было создано до?
Нет, конечно, все на синтезе получается. Я работаю и в традиционных театрах, изучаю их. Просто все изнутри, внутренне оправданно должно быть. Я вообще не люблю таких слов, как «авангард», «экспериментальное искусство». Тарковский когда-то говорил, мол, что это за кино экспериментальное, какими это я еще экспериментами занимаюсь, я ж не Павлов! Мне это тоже кажется непонятным. Я просто реализую идею как она должна быть, как мне кажется. Причем тут эксперименты? Пусть Павлов, Мичурин ими занимаются, это их дело. Хотя в какой-то момент я просто определил для себя, что авангард — это так называемое современное искусство, когда человек не останавливается задавать вопросы. Когда останавливается — тогда уже, получается, фиксированная традиция.

Вопросы, какого рода?
A почему так? А почему это? А почему занавес? А почему он открывается, а не закрывается? Ну, самые простые вещи, а почему зрители сидят там, а не здесь? А почему вообще зрители? И тогда приходишь к какой-то сути, из которой вылезает новое, которое одновременно может являться очень хорошо забытым старым. В театре это касается чего-то ритуального, архаических форм — истоков.

У Вас на сайте написано, что Вы в свои программах воплощаете мысль «Излишняя уверенность в понимании мира вредна». Можете это пояснить?
Это было как-то давно сочинено, но, похоже, осталось. Как мне кажется, это момент открытости. Потому что когда человек чересчур уверен, что это — хорошо, а это — плохо, то начинает происходить его «закостенение». Это кстати, проблема и зрительского восприятия. Мы очень часто с этим сталкиваемся. Когда человек приходит и смотрит уже «свой» спектакль. У него уже сидит в голове семь спектаклей, семь вариантов. И только первое совпадение «щелк!» — шестой, и он уже смотрит свой шестой спектакль. И потом начинает меня критиковать с точки зрения этого шестого спектакля. Я говорю: «Постой! Мы этого не делали, у нас вообще по-другому все». Нужно пытаться сохранять какую-то свежесть восприятия. Это важно и для зрителя, и для самого исполнителя. Конечно, надо что-то все же знать, но все где-то надо и не знать.

А Вам не кажется, что незнание может привести к агрессии при восприятии спектакля?
Мы столкнулись с такого рода восприятием. Особенно это происходит на уличных выступлениях. Как выкрутить из агрессивной ситуации, когда на тебя просто прут танком? A ты должен сохранить образ, форму! Были такие ситуации, но как-то выкручивались. Так узнаешь, что можно делать, а чего следует остерегаться. Да и вообще я не сумасшедший, понимаю, что многие наверняка не любят то, что мы делаем. Но это нормально. В основном 100 долларов все любят! И то уже 100 евро. Ну и хорошо.

И неужели Вас это устраивает?
Неприятнее другое. Иногда получатся, как в Новосибирске пару лет назад. Мы играли на открытии фестиваля современного театра «SibAltera». После выступления нас очень тепло встретили, пели дифирамбы, говорили «как все замечательно!», «перевернули жизнь»! И вдруг появилась статья с противоположным содержанием: мол, кто-то вообще ушел с половины действия, кому-то плохо стало, кто-то кричал: «Остановите это безобразие!» И хорошие отзывы были в фестивальной прессе, а в центральной газете, которая попадет на глаза большинству, написали такую вот статью. «Да что это такое ползают, и ползают, больше ничего не умеют только и остается что ползать!» — ну такого плана.

И как Вы относитесь к того рода критике?
Ну что сделать?! Плохо, что в самой главной газете вот только такого рода статья. Ведь я же знаю, что пол зала хорошо восприняло, но это никак не отражено в общественной прессе. А всегда хочется чего-то адекватного. Потому что я не сталкивался еще с абсолютным негативом, что бы все в один голос кричали: «Что вы сделали?» Нет такого. Люди подходят, говорят теплые слова. Наверное, есть и такие, которые просто молча уходят, плюют. Но мою работу это вообще никак не корректирует. Потому что нельзя ориентироваться и на тех и на других. Я делаю то, что считаю нужным, как мне кажется. Наверное, я что-то в этом понимаю… Все-таки 30 лет этим занимаюсь. Много чего повидал и пополнил, что тут скромничать.

Стоит ли ожидать от вас в ближайшем будущем новых спектаклей?
Нам вот тоже очень часто пишут на электронную почту: «А когда у вас новые спектакли будут?» У нас старые лежат и их играть негде. Как можно делать спектакль? Нельзя же в стол делать! Надо делать, когда знаешь, что можно где-то показать. Но опять-таки, действительно, как вы говорите, нужен постоянный зал. Не знаю, если бы, может, был постоянный зал как в Москве «Центр имени Мейерхольда», где можно сделать все что угодно, т.е. можно играть в подвале, можно на крыше, многофигурную какую-то композицию создать… То есть он — трансформер, весь разбирается, поднимается, опускается любой метр площади. Что-то вот такое, наверное, в надежде хотелось бы.

Текст: Денис Ковалев, Ольга Мжельская

123>